Наверное, не одну меня в первые дни сентября память постоянно возвращает в ту осень 2004, в дни бесланской трагедии.
Вот и в этом году, наблюдая первосентябрьский праздник, расцвеченный нарядными ребятишками в школьной форме, учителями с охапками цветов, взволнованными родителями первоклашек, я чувствовала, как сжимается мое сердце…
Вновь и вновь вспоминаются те черные дни…
Не помню, плакала ли я когда-нибудь за всю свою жизнь так долго и горько, как в дни захвата заложников в Беслане. Наверное, нет. Хотя, к счастью, ни я, ни мои родные не оказались среди них. В те дни 2004 года я была в командировке, в Москве и видела, как этот чудовищный акт вандализма потряс всех без исключения, даже холодных, обычно несентиментальных москвичей. Потряс своей чудовищной жестокостью, численностью жертв, объектом, на который был направлен удар – беспомощные дети. Я и сейчас не могу без слез вспоминать те дни, когда вся Россия была прикована к телевизору и смотрела новости по всем каналам в надежде узнать подробности. А оказавшись на улице, в транспорте, на службе люди задавали друг другу один и тот же вопрос: что там в Беслане? Детей не отпустили?
Навсегда перед моими глазами те страшные телекадры: перепуганные беспомощные дети, ужас в их глазах, грязные и разорванные нарядные белые кофточки и рубашки. Дети, пьющие от жажды свою мочу и падающие в обморок от тесноты, скученности, страха, несмолкаемый плач и жалобы. Матери, случайно оказавшиеся с ними по ту сторону беды и тихо умоляющие детишек не высовываться, потому что боевики безжалостны, а значит, любой порыв нетерпения — неминуемая смерть, ведь так уже было с самыми нетерпеливыми. Отцы, оказавшиеся по эту сторону баррикад, сжимают от бессилия кулаки и не скрывают слез отчаяния. Никогда не забуду один кадр, который почему-то оставил тогда особенно глубокий след в моем сердце, хотя все показанное в бесланских репортажах тех дней можно было назвать лентой бесчеловечной жестокости: худенькая девочка лет шести-семи, видимо, из числа первоклашек, каким-то чудом вырвалась из страшного ада. Ее выбросило из здания школы взрывной волной или кто-то высадил ее из окна, чтобы спасти. Кажется, тогда взрослые выбросили самых маленьких. Все детишки в страхе разбежались, а в это время по ним продолжали стрелять. У стены, под окном осталась лишь одна эта малышка в белых трусиках. Вся перемазанная грязью, ноги в ссадинах и царапинах, худенькая ручка кем-то наспех перебинтована тряпкой. Белые бантики сползли и болтаются на пряди волос. Девочка плачет, трет ручками глаза и… рвется опять в здание, пытается карабкаться и залезть в окно, почему-то не замечая, что по ней стреляют... Этот кадр был в утренних новостях. А в вечерних показали плачущего офицера, прошедшего Афган и Чечню, с той самой девочкой на руках… уже убитой. Я узнала ее по глазам и бантику. Голова мертвой девочки была запрокинута, большие черные глаза широко раскрыты, а на прядке волос по-прежнему болтался уже одинокий бантик. Офицер нес ее на руках и плакал, не стесняясь слез. Он и рассказал репортеру, повторившему кадр с еще живой девочкой, что она была контужена при взрыве и потому не бежала вместе со всеми, а ничего не понимая, рвалась обратно в здание школы, где среди заложников остались ее мама и старший брат. Ребенку не долго пришлось «стараться», снайпер легко достал девочку своей беспощадной пулей, ведь малышка была одна в поле обозрения и никуда не убегала, была более чем удобной мишенью.
Офицер горько плакал... И по его мужественному лицу ручьем лились слезы. Может быть, он вспомнил своих детей, глядя на это бездыханное тело. А по эту сторону экрана плакала я: худенькая девчушка с огромными черными глазами была так похожа на мою внучку Диляру. Плакала и сжимала кулаки, впервые в жизни почувствовав жажду мести: мне тогда казалось, что даже я, по сути мирный человек, смогла бы хладнокровно убить. Убить того изверга, который так легко смог лишить жизни эту малышку, который превратил праздничный день начала ее школьной жизни в день ее смерти. Убить всех этих нелюдей, сделавших объектом нападения беспомощных детей. Еще долго преследовала всех нас эта трагедия в Беслане, как много было фильмов и передач, при просмотре которых мы заново переживали все те сентябрьские события. Как тяжело было смотреть на огромное кладбище павших жертв, на рыдающих, обезумевших от горя, родителей, каждый из которых согласился бы оказаться вместо своего ребенка. Как тяжело было смотреть на детей, выживших но перенесших страшные стрессы, потерявших родителей, братьев, сестер, одноклассников. На цветы и свечи в стенах разрушенной школы. Как страшно было смотреть на одного из тех нелюдей, который в страхе за свою ничтожную жизнь пытался разжалобить суд и говорил, что у него есть дети и родители. Как по-человечески было жаль родителей, на беду свою родивших это животное, бесчеловечную тварь, недостойную жалости. Как это все было тяжело... И как хотелось, чтобы среди наказаний для террористов было и это, особенное наказание, к которому бы их хорошо приговорить пожизненно — денно и нощно смотреть кадры, на которых жалобно плачут испуганные маленькие дети, на которых трупы детей, обезумевшие матери, кричащие, падающие в обморок, на окровавленные игрушки, портфели, порванные и истоптанные в первый же день учебного года учебники. Кадры, на которых могилы жертв того страшного теракта составили огромное кладбище — место нашей вечной скорби. А статистика бесстрастно сообщала о количестве инфарктов и смертей, вызванных переживаниями людей в самых разных уголках страны. Это были не родственники и не близкие. Это были простые люди, у которых есть сердце, есть свои дети. И как следствие — страх за них.
ТЕРРОРИЗМ — ЧЬЯ ЭТО ПРОБЛЕМА?
Может и хорошо, что мы умеем забывать, иначе как жили бы дальше после страшных потерь, переживая выпавшие нам горе и трагедии. Но в то же время не все можно забыть. Нельзя быть беспечными и активизироваться в той же борьбе с терроризмом лишь тогда, когда «грянет гром». Нельзя не принимать к сведению объявления об особой бдительности, о том, что нас просят помочь в предотвращении терактов, просьбы не проходить мимо готовящихся злодеяний в самом их зародыше. Нельзя жить по принципу: моя хата с краю, потому что никто из нас не застрахован от горькой участи стать следующими жертвами террора.
Помню, как однажды, после очередного громкого теракта, оказалась в гостях у родственников. По телевизору в тот вечер на злобу дня показывали заседание круглого стола с участием политологов, духовенства, силовиков, представителей самых разных областей деятельности, посвященное борьбе с терроризмом. Тема показалась хозяевам скучной, и они переключили канал, но там тоже шел разговор о терроризме и о том, что население должно включаться в эту борьбу, каждый на своем рабочем месте и в силу своих возможностей. Хозяйка поморщилась: ну, сколько же можно об этом терроризме говорить? Почему нельзя каждому заниматься своим делом? Зачем нас грузить проблемами, которыми должны заниматься органы? Своих проблем мало что ли?
Мне очень хотелось спросить ее, а чья же это проблема — терроризм? И кому он угрожает? Разве не нам с вами? Разве мало примеров и подтверждений того, что никто из нас не застрахован от этой общей беды? Разве можно так легко забыть Каспийск и Буйнакск, где жертвами стали мирно спящие люди взорванных террористами домов? Или другой теракт, где пострадали участники парада Победы, среди которых были и дети, и старики, и просто музыканты военного оркестра, все, кто случайно оказался рядом. И таких случаев можно привести, к сожалению, очень много…
Да, было время, когда слова терроризм, террористы были чем-то отвлеченно потусторонним, далеким, а сегодня — это реалии нашей жизни. И если уж они объявили войну даже детям, вопрос — чья проблема — терроризм, кажется уже лишним и неуместным. Это проблема всех и каждого, потому что никто не застрахован…
Эльмира ИБРАГИМОВА